Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна.
Конечно, наши странники
Не пропустили случая
За здравье губернаторши
По чарке осушить.
И видя, что хозяюшка
Ко стогу приклонилася,
К ней подошли гуськом:
«Что ж дальше?»
— Сами знаете:
Ославили счастливицей,
Прозвали губернаторшей
Матрену с той
поры…
Что дальше? Домом правлю я,
Ращу
детей… На радость ли?
Вам тоже надо знать.
Пять сыновей! Крестьянские
Порядки нескончаемы, —
Уж взяли одного!
Девочка, его
ребенок, была так мила и так привязала к себе Анну с тех
пор, как у ней осталась одна эта девочка, что Анна редко вспоминала о сыне.
— Это было, когда я был
ребенком; я знаю это по преданиям. Я помню его тогда. Он был удивительно мил. Но с тех
пор я наблюдаю его с женщинами: он любезен, некоторые ему нравятся, но чувствуешь, что они для него просто люди, а не женщины.
Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных
порывов: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, — лелеет и наказывает себя, как любимого
ребенка.
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в
пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном;
дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
— Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для
детей: такой прочный товар, до сих
пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем.
Она зари не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Но, дверь тихонько отпирая,
Уж ей Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«
Пора,
дитя мое, вставай:
Да ты, красавица, готова!
О пташка ранняя моя!
Вечор уж как боялась я!
Да, слава Богу, ты здорова!
Тоски ночной и следу нет,
Лицо твое как маков цвет...
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы бегут: она забыла,
Что дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идет беседа.
«Как быть? Татьяна не
дитя, —
Старушка молвила кряхтя. —
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она
Да бродит по лесам одна».
Странно, отчего, когда я был
ребенком, я старался быть похожим на большого, а с тех
пор, как перестал быть им, часто желал быть похожим на него.
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [Вставать,
дети, вставать!..
пора. Мать уже в зале (нем.).] — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
Пора, сударь, вам знать, вы не
ребенок;
У девушек сон утренний так тонок;
Чуть дверью скрипнешь, чуть шепнешь:
Всё слышат…
— Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм, — это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай
детей побольше. Умницы они будут уже потому, что вовремя они родятся, не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади готовы.
Пора! Со всеми я простился… Ну что ж? обняться, что ли?
В то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую не забыли до сих
пор, княгиня Р. У ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый муж и не было
детей.
— Тебе
пора понять, что
ребенок — не игрушка…
Детей успокоили, сказав им: да, они жених и невеста, это решено; они обвенчаются, когда вырастут, а до той
поры им разрешают писать письма друг другу.
Воспитание, образование
детей, направление их жизни, конечно, не легкая и не пустая задача, но до нее еще далеко, а до тех
пор что же он будет делать?
Канарейки весело трещали; ерань и
порой приносимые
детьми из графского сада гиацинты изливали в маленькой комнатке сильный запах, приятно мешавшийся с дымом чистой гаванской сигары да корицы или ванили, которую толкла, энергически двигая локтями, хозяйка.
— Мы не
дети,
пора перестать шалить, — говорила она, — и то бабушка…
С тех
пор как у Райского явилась новая задача — Вера, он реже и холоднее спорил с бабушкой и почти не занимался Марфенькой, особенно после вечера в саду, когда она не подала никаких надежд на превращение из наивного, подчас ограниченного,
ребенка в женщину.
Она любила Марфеньку, так же как Наталью Ивановну, но любила обеих, как
детей иногда, пожалуй, как собеседниц. В тихую
пору жизни она опять позовет Наталью Ивановну и будет передавать ей вседневные события по мелочам, в подробностях, — опять та будет шепотом поддакивать ей, разбавлять ее одинокие ощущения.
— Про это я ничего не знаю, — заключил Васин. — Лидия Ахмакова умерла недели две спустя после своего разрешения; что тут случилось — не знаю. Князь, только лишь возвратясь из Парижа, узнал, что был
ребенок, и, кажется, сначала не поверил, что от него… Вообще, эту историю со всех сторон держат в секрете даже до сих
пор.
Он видимо любовался на мой раскрытый от удивления рот. Никогда и ничего не слыхивал я до сих
пор про грудного
ребенка. И вот в этот миг вдруг хлопнула дверь у соседок и кто-то быстро вошел в их комнату.
— Да мне удобнее, я с Тарасом вместе, — сказал он. — Да вот еще что, — прибавил он, — до сих
пор я еще не отдал в Кузминском землю крестьянам, так что в случае моей смерти твои
дети наследуют.
С тех
пор многие годы он ни разу о своем
ребенке не упомянул, да и Марфа Игнатьевна ни разу при нем про
ребенка своего не вспоминала, а когда с кем случалось говорить о своем «деточке», то говорила шепотом, хотя бы тут и не было Григория Васильевича.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы
дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех
пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
Марья Алексевна вошла в комнату и в
порыве чувства хотела благословить милых
детей без формальности, то есть без Павла Константиныча, потом позвать его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей с поцелуями, что Вера Павловна, хотя и не согласилась, но и не отказала, а отложила ответ. Плохо, но все-таки хорошо сравнительно с тем, что было.
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих
пор; через несколько лет после того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее
дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
Рахель отдала 200 р., больше у нее не было, остальное она пришлет дня через три, через Мерцалову, забрала вещи и уехала, Мерцалова посидела еще с час, но
пора домой кормить грудью
ребенка, и она уехала, сказавши, что приедет завтра проводить на железную дорогу.
Они, когда соединяет их любовь, чем дольше живут вместе, тем больше и больше озаряются и согреваются ее поэзиею, до той самой
поры, позднего вечера, когда заботы о вырастающих
детях будут уже слишком сильно поглощать их мысли.
…Сбитый с толку, предчувствуя несчастия, недовольный собою, я жил в каком-то тревожном состоянии; снова кутил, искал рассеяния в шуме, досадовал за то, что находил его, досадовал за то, что не находил, и ждал, как чистую струю воздуха середь пыльного жара, несколько строк из Москвы от Natalie. Надо всем этим брожением страстей всходил светлее и светлее кроткий образ ребенка-женщины.
Порыв любви к Р. уяснил мне мое собственное сердце, раскрыл его тайну.
Старики-то уж отжили век, попользовались; им, пожалуй, и на погост
пора, но
дети…
Не будучи в состоянии угомонить этот тайный голос, она бесцельно бродила по опустелым комнатам, вглядывалась в церковь, под сенью которой раскинулось сельское кладбище, и припоминала. Старик муж в могиле,
дети разбрелись во все стороны, старые слуги вымерли, к новым она примениться не может… не
пора ли и ей очистить место для других?
С тех
пор малиновецкая девичья сделалась ареною тайных вожделений и сомнительного свойства историй, совершенно непригодных в доме, в котором было много
детей.
Конечно, Золотухина и на этот раз вынуждена была промолчать, но она кровно обиделась, не столько, впрочем, за себя, сколько за
детей. И к чести ее следует сказать, что с тех
пор нога ее не бывала в предводительском доме.
Я сам стоял в нерешимости перед смутным ожиданием ответственности за непрошеное вмешательство, — до такой степени крепостная дисциплина смиряла даже в
детях человеческие
порывы. Однако ж сердце мое не выдержало; я тихонько подкрался к столбу и протянул руки, чтобы развязать веревки.
Как я упомянул выше, действительное назначение
детей, как оно представлялось до сих
пор, — это играть роль animae vilis [низшего организма (лат.).] для производства всякого рода воспитательных опытов.
— Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве; а горя ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить на месть сына… Страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вам увидеть его! Сердце мое до сих
пор бьется. «Я зарублю твое
дитя, Катерина, — кричал он, — если не выйдешь за меня замуж!..» — и, зарыдав, кинулась она к колыбели, а испуганное
дитя протянуло ручонки и кричало.
— Слушай, Иван Федорович! я хочу поговорить с тобою сурьезно. Ведь тебе, слава богу, тридцать осьмой год. Чин ты уже имеешь хороший.
Пора подумать и об
детях! Тебе непременно нужна жена…
— Вот одурел человек! добро бы еще хлопец какой, а то старый кабан,
детям на смех, танцует ночью по улице! — вскричала проходящая пожилая женщина, неся в руке солому. — Ступай в хату свою.
Пора спать давно!
Но во время турецкой войны
дети и внуки кимряков были «вовлечены в невыгодную сделку», как они объясняли на суде, поставщиками на армию, которые дали огромные заказы на изготовление сапог с бумажными подметками. И лазили по снегам балканским и кавказским солдаты в разорванных сапогах, и гибли от простуды… И опять с тех
пор пошли бумажные подметки… на Сухаревке, на Смоленском рынке и по мелким магазинам с девизом «на грош пятаков» и «не обманешь — не продашь».
Между тем далекие события разгорались, и к нам, точно
порывами ветра, стало заносить их знойное дыхание. Чаще и чаще приходилось слышать о происшествиях в Варшаве и Вильне, о каких-то «жертвах», но старшие все еще старались «не говорить об этом при
детях»…
Да и ты, молодец, говорю, ты подумай-ко: по себе ли ты березу ломишь?» Дедушко-то наш о ту
пору богач был, дети-то еще не выделены, четыре дома у него, у него и деньги, и в чести он, незадолго перед этим ему дали шляпу с позументом да мундир за то, что он девять лет бессменно старшиной в цехе сидел, — гордый он был тогда!
— Я о́ ту
пору мал
ребенок был, дела этого не видел, не помню; помнить себя я начал от француза, в двенадцатом году, мне как раз двенадцать лет минуло.
Он рассказывал мне потом, что в ту
пору ему пришлось пережить нравственно три долгих фазиса: первый, самый долгий и мучительный, — уверенность в неминуемой гибели; каторжниками овладела паника, и они выли;
детей и женщин пришлось отправить в шлюпке под командой офицера по тому направлению, где предполагался берег, и шлюпка скоро исчезла в тумане; второй фазис — некоторая надежда на спасение: с Крильонского маяка донесся пушечный выстрел, извещавший, что женщины и
дети достигли берега благополучно; третий — полная уверенность в спасении, когда в туманном воздухе вдруг раздались звуки корнет-а-пистона, на котором играл возвращавшийся офицер.
Селезень, напротив, разорив гнездо своей утки, получает ее опять в полное владение, и она не расстается с ним ни на одну минуту до тех
пор, покуда вновь не затеет гнезда, вновь не скроется от селезня и не сядет на яйца. даже предположить, что иной утке совсем не удастся вывесть
детей в продолжение целого лета, потому-то каждому охотнику и случается встречать в июне, даже в начале июля, до самой линевки, уток парами.
[Один охотник, впрочем, сказывал мне, что убил очень молодого, едва летающего гаршнепа около Петербурга, под Стрельною, в самом топком болоте] Это обстоятельство наводит на мысль, что гаршнепы далеко отлетают для вывода
детей, в такие непроходимые лесные болота, куда в это время года не заходит нога человеческая, потому что такие болота, как я слыхал, в буквальном смысле недоступны до тех
пор, пока не замерзнут.
Травники оказываются весною в половине апреля: сначала пролетают довольно большими стаями и очень высоко, не опускаясь на землю, а потом, когда время сделается потеплее, травники появляются парами по берегам разлившихся рек, прудов и болотных луж. Они довольно смирны, и в это время их стрелять с подъезда и с подхода. В одну
пору с болотными куликами занимают они болота для вывода
детей и живут всегда вместе с ними. Мне редко случалось встретить травников в болотах без болотных куликов, и наоборот.
Надобно прибавить еще одну общую черту к голубиной характеристике: все изъявления их чувств до такой степени мягки, кротки и робки, что даже любовь к
детям, при угрожающей им очевидной опасности, не оказывается никакими стремительными, смелыми
порывами.
«Теплица? — что ж такое, если ее
ребенку до сих
пор было хорошо в теплице?
Эти, не оставлявшие
ребенка ни на минуту бессознательные
порывы к незнакомому ему свету отпечатлевались на его лице все глубже и глубже выражением смутного страдающего усилия.